Речица-1986

Я всегда в хороших отношениях с памятью – стараюсь не взбалтывать. Но однажды меня настойчиво попросили записать воспоминания о событиях апреля 1986 года, и убеждали, что всем интересны свидетельства очевидцев. Так появились эти заметки о Чернобыльской катастрофе, о моём родном городе и не только.

Двадцать шестое апреля, суббота.
На дворе установилась не просто тёплая, но по-настоящему жаркая погода. Дует, как из фена, сухой южный ветер, и это немного нетипично для апреля. Мы, молоденькие училки, вывели на школьный двор продлёнку. Уселись на скамейку лицом к югу и с радостью подставляем открытое тело солнечным лучам в попытке словить первый загар. В ста километрах от Речицы в направлении точно на юг расположен Чернобыль, о котором мы ещё не слышали. Скоро для нас станут обычным явлением дожди, оставляющие жёлтый вспененный осадок на лужах. Листья на каштанах в чернобыльский год достигнут невиданных размеров – с детский зонт. Странный чернобыльский ветер-суховей через пару месяцев назовут “намоленным”. Пойдёт слух, что в Киеве размеры опасности оценили сразу, город якобы собирались немедленно эвакуировать, потому что ветер дул с ЧАЭС как раз на столицу Украины. Но в киевских Лаврах святые старцы молитвами отвели беду, ветер внезапно переменился на 180 градусов, то есть, подул на Беларусь. Впрочем, ему всё равно пришлось бы куда-то дуть, по иронии судьбы везде вокруг атомной жили люди.

…Кто-то начинает пересказывать новости: мол, говорят, пожар на какой-то станции, серьёзная авария, сейчас тушат пожар.
Мы пропустили новость мимо ушей.
Мы грелись под солнцем, вокруг щебетали дети. Изголодавшиеся по теплу и вольнице, они не доставляли нам проблем, и всё было просто замечательно. И вообще, на неведомой станции быстро примут меры, вернут прежний порядок, а слухи всегда всё преувеличивают.

В воскресенье папа включил радиолу ‘Ригонду’ – послушать, что говорит мир.
Радио на всех волнах просто захлёбывалось от эмоций: радиоактивные облака… цезий и стронций выпали в Европе… Беларусь и Брянская область обречены… атомная электростанция в Чернобыле… в Чернобыле… в Чернобыле…
Родители развернули карту: Чернобыль – это совсем рядом, а мы живы-здоровы, и по улицам ходим, и малявки без противогазов играют в песочницах, и никто нас не сгоняет в убежища. Вот паникёры эти поляки, немцы, французы и шведы! У папы твердеет лицо, он посапывает носом, но молчит. Он работал в Заполярье на Новой Земле, когда там проводили подземные ядерные взрывы, немного общался с учёными. Видел, как голые песцы бегали по тундре. А что он может сказать? Все окна нашей квартиры выходят на юг. Жара невообразимая. Если мы закроем окна, то дышать будет нечем. И папа молчит. И уже не отходит от ‘Ригонды’ по вечерам.

Хочу пояснить: до взрыва на Чернобылской АЭС население ничего не знало о радиационном заражении и мерах безопасности, о повышенном радиационном фоне и прочих жизненно важных сведениях. МЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЛИ ДО. И обо всём узнали после, успев сходить на настороженную какую-то, невнятную, но всё равно, многолюдную первомайскую демонстрацию. Узнали, когда нам позволили узнать.
В первую неделю после аварии власти и средства массовой информации молчали.
То есть, говорили о посевной, о ветеранах, о балете и очередной победе шахматистов.
А слухи просачивались.
На речицкой демонстрации обратили внимание на то, что городские номенклатурщики стояли на трибуне в плащах, застёгнутых на все пуговицы, и в шляпах. Мимо шли демонстранты с детьми, одетые по-летнему…
По телевизору в вечерней информационной программе ‘Время’ показывали праздничные шествия в Алма-Аты, Москве, Кишинёве, Тбилиси.
Мы в волнении ждали посмотреть столичный Минск. Там люди несли транспаранты, школьники махали шариками и флажками.
Покажут ли Киев?
Говорят, Киев пуст, жителей эвакуировали.
В Киеве тоже мир, труд и май чествовали цветами и улыбками, только улыбок было мало, в основном они сияли на лицах танцоров в национальных одеждах. Или мы слишком напряжены и нам померещилось?
Но впервые всесоюзное ‘Время’ показало счастливую первомайскую колонну в провинциальном, по меркам СССР, Гомеле. И мы поняли, что слухи не врут. Всё очень серьёзно.
Через пару дней из Речицы невозможно уехать ни поездом, ни с автовокзала. По Днепру речным теплоходом был один рейс: Речица – Киев. Он стал невостребованным. Рейс отменили, как потом оказалось, навсегда. В другие направления билетов нет, люди штурмуют кассы, паника, рассказы о том, что на дорогах из города весь транспорт поворачивают обратно.
На работе объяснили, что положение чрезвычайное; если дадут сигнал, то мы обязаны в течение скольких-то минут взять документы и быть готовы войти в автобусы, которые эвакуируют из города всех детей. У женщин истерика: они матери, их дети будут в других автобусах и вообще непонятно где в то время, когда они будут сопровождать чужих детей.
Железнодорожный узел Гомеля забит под завязку пустыми дизельными составами, движение по расписанию нарушено. Студентов отпустили с занятий, но они не могут уехать на Речицу. Чуть позже выяснится, что ждали ещё один взрыв на ЧАЭС, готовились эвакуировать население почти полумиллионного Гомеля. Кто бы вместился в эти поезда, кто знает? Речицей и Мозырем должны были пожертвовать: мы оказались расположены слишком близко от “мёртвой зоны”.
Но ещё раз о субботе 26 апреля.
На заре деловитые коллеги в крытом кузове ведомственного грузовика, (зато проезд халявный), отправились в Киев. За колбасой.
Тем, кто молод, полезно узнать, что в Советском Союзе существовал перманентный дефицит продуктов, и он сказывался тем сильнее, чем дальше от столицы вы проживаете. Из Речицы принято было ездить перед праздниками в Гомель и по несколько часов выстаивать в очередях за апельсинами, майонезом и банкой горошка. В Киев мотались за сырой колбасой, тортами, конфетами. В столице Украины очереди были тоже немалые, но продвигались быстро: спасибо неутомимости местных хозяек прилавка.
…Дорога добытчиков хлеба насущного лежала, естественно, через чернобыльские места. Туда ранним утром доехали нормально, но на обратном пути все неожиданно закашлялись. Кашляли долго, перхающим, сухим ‘гх-гх’. Километров через двадцать, когда миновали окрестности Чернобыля, кашель так же внезапно прекратился.
История другая. Парень, который ехал на побывку из армии в родной город Припять, так и не доехал до места. Он не знал, что произошла авария, что родителей эвакуировали в Молдавию. Он с удивлением наблюдал, что куда-то подевались все автомобили с оживлённой дороги на Чернобыль, и поймать попутку невозможно. С десяток километров солдатик шёл пешком, потом на дороге показалась встречная машина. На его счастье водитель остановился, приказал людям потесниться и увёз парнишку в обратном направлении, туманно описав ситуацию. Водитель боялся сказать, что город Припять пуст, паренёк бы рванул туда, проверить невозможную, неслыханную новость. Тем временем родители этого парня, попав в Молдавию, получили от местного доктора рекомендацию выпивать в сутки литр вина. Испуганные и огорошенные случившимся, супруги старательно выполняли указание. Всего в Молдавию переселили около двухсот припятцев, их ежемесячно возили в Кишинёв, где брали кровь для анализов. Показатели крови у этой семейной пары были отличными, чего нельзя было сказать о других эвакуированных. Супруги поделились советом, и вином стали лечиться все. (Похоже, совет стал популярным, и славяне занимаются профилактикой до сих пор, упустив единственный нюанс: вино должно быть виноградное, домашнего приготовления).
История третья. Житель Припяти двадцать шестого апреля приехал в гости к родителям в Речицу. Через неделю он позвонил и приказал закопать одежду, в которой навещал их. Звонок прервался. Отец вертел в руках свежие и добротные вещи сына и со словами: ‘Вот ещё, и чего их закапывать?’ – отложил.
Как только с народом заговорили власти, а это случилось примерно четвёртого мая, точно не помню, пусть меня поправят, как только проблема была озвучена, паника у нас быстро сошла на нет.
Населению объяснили, что нужно принимать меры профилактики: три капли йода на кусочке хлеба съедать каждый день. Продукты обязательно прятать в целлофановые мешки. Мыть руки после прихода с улицы, не нести пыль и песок на обуви в дом, и обязательно делать влажную уборку каждый день, а лучше – два-три раза в день. Окна держать по возможности закрытыми.
Население с готовностью принялось исполнять указания: благо, они не требовали особых затрат. В аптеках образовался дефицит йода. Его заказывали родственникам и те высылали пузырьки почтой. Мама старательно мыла полы в квартире, а я бегала на модную аэробику и до сих пор помню шершавые от песка и пыли деревянные полы в Доме Культуры, на которых мы, девчонки, отрабатываем упражнения лёжа. Полы жутко грязны, потому что уборщица уволилась: ей влом мыть полы в три раза чаще за ту же самую зарплату.
В середине мая школьный учитель физики извлёк из лаборантской некий прибор и измерял радиацию у всех желающих коллег: водил прибором по телу сверху вниз. Физруку, проводившему уроки на стадионе, физик заявил, что у него в штанах ядерный реактор, – прибор зашкалило. Физрук подумал, что ему ни к чему такая слава, и постирал спортивные штаны. Пылищи с них сошло немеряно.
Именно с весны 1986 года хлеб в магазины стали привозить в целлофановых пакетах, и продавцы принудительно упаковывали продукты в целлофан, прежде чем отдать их в руки покупателю. До этого население не заморачивалось вопросами гигиены, для ношения продуктов пользовались матерчатыми сумочками (их легко стирать); доживали свой век авоськи (крупноячеистые сетки, помещавшиеся в карман), но моднее выглядели сумки из очень мелко плетеной капроновой сетки. Целлофановые мешочки до часа Ч в продаже были не всегда, хозяйки их мыли, сушили и использовали многократно. Чернобыльской весной эта продукция советского химпрома появилась у нас в изобилии.
Бабушки пополнили словарный запас модным словечком “рацыя” – так они сократили “радиация”.
Вообще-то слово существовало в белорусском языке извечно, но до сих пор переводилось как “разумность”, “обоснованность” и в бытовой речи не использовалось. У бабушек появилась новая благодатная тема: рассказывать, сколько раз каждая помыла полы, смывая “тую рацыю, каб яна неладна!” Старушки постоянно сетовали, что “рацыя” не видна. Существует ли она на самом деле, или это очередная заморочка для простых тружеников? Бабушкам хотелось видеть радиоактивные элементы таблицы Менделеева невооружённым глазом – вполне естественное, скажу вам, желание. Показательно выметать на совок из-под кроватей ромбики стронция и выгребать из дальних закутков тетраэдры цезия или шарики плутония, шурудить ёршиком в зобу, оттирая залежи йода и любуясь блестящими результатами… Бабушкам никто не мешал предаваться научным беседам: из города вывезли всех детей школьного возраста и, по желанию родителей, даже дошкольников. Малышей отправили под Минск, восьмиклассников за Витебск, ребятню от десяти до четырнадцати приняли Пермь и Соликамск, старшеклассников продержали в городе до сдачи экзаменов и отправили под Новосибирск. Дети вернутся только в конце августа.

Огромная страна спешно разрабатывала программу реабилитации жителей пострадавших районов. Это была очевидная, действенная помощь маленькой насмерть перепуганной республике. И мы об этом вспоминаем с благодарностью. Естественно, не всё получилось так, как планировалось. На каждого ребёнка по месту прибытия были выделены восемьдесят шесть советских рублей, сумма по тем временам немалая. Чернобыльцы (обобщённое название для прибывших из радиоактивных районов независимо от места проживания) знали об этих деньгах с первых дней пребывания, но так и не увидели эту сумму. Эвакуированных под Соликамск ждал лагерь с обыкновенным пионерским рационом; сравнивали с соседними лагерями для местных ребятишек – там было такое же меню: каши, котлеты. Увы, в холодных пермских краях с овощами напряжёнка, а отсутствие салатов летом непривычно для наших детей.
На сорок шестой день приезжих впервые обследовали дозиметрами. Цифра врезалась в память учителям, сопровождающим школьников, потому что люди ждали, что это произойдёт гораздо раньше.
Проверяли детей долго. Сначала в одежде, затем велели снимать отдельные вещи. У некоторых забрали только штанишки, у некоторых – много вещей. Один мальчик остался лишь в трусишках – вся одежда на ребёнке сильно фонила и её приказали снять. Обещали выдать новую. Дети переоделись в оставшиеся личные вещи (содержимое чемоданов не проверяли). Радиоактивные шмотки сгрудили в мешках в прачечной, в ожидании, когда подвезут замену. Но через три дня одежду перестирали и вернули обратно. Заверили, что радиации на ней уже нет. Остаётся лишь порадоваться животворящей силе соликамской водицы.
В конце августа, перед отправкой на родину, отряд получил мешок с новыми разномастными вещами. Их долго распределяли между детьми. Кому-то досталась пара босоножек, кому-то кеды, кому-то майка, а кому-то по размеру подошёл целый хлопчатобумажный спортивных костюмчик стоимостью примерно пять советских рублей. Пионеры радовались, ведь раньше в лагерях им не дарили носильные вещи…
В другой группе в лагере под Новосибирском о суммах на чернобыльцев не заговаривали, но спросили белорусских наставников: хотят ли они разнообразить рацион рыбой? Те хотели. Начальник лагеря свозил в Новосибирск главного чернобыльской группы в качестве челобитчика и чтобы подписал документ. Неподалёку от лагеря через реку натянули путину длиной сто сорок метров. Рыбу к столу пионеры получили дважды за лето. На недоумённые вопросы белорусов отвечали: мол, улов совершенно никакой. Перед отъездом учителям подарили подсоленных лещей, посоветовали подкоптить. Взрослые спешно подкоптили презент и увезли домой по пять штук красивых рыбин.
Некоторых школьников вывезли в Молдавию. Тёплый климат и изобилие черешни, абрикосов и винограда, которые разрешили рвать и есть в любых количествах – вот что делает пионерское лето настоящим. Даже местная мамалыга, замена картофельному пюре, не портила общего позитива. Сколько времени прошло, все до сих пор с удовольствием вспоминают эту солнечную фруктовую республику.
В Беларуси, я имею в виду, в её не заражённых областях, летом восемьдесят шестого года боялись радиации и её носителей. И непритворно переживали за нас, жителей пострадавших районов. Скорбь стояла по всей республике и временами выплёскивалась на страницах периодики самой настоящей истерикой. Одновременно сарафанное радио разносило чудовищные, но обывательски понятные, сплетни о переселенцах из наиболее пострадавших районов в тридцатикилометровой зоне вокруг ЧАЭС. Там, на границе Беларуси и Украины, находились многолюдные зажиточные деревни. Там было сосредоточено самое трудолюбивое совхозное население – особый тип неунывающих, крепких духом и телом людей, любивших землю и умеющих на ней работать. Там расцветали народные таланты, сохранялись лучшие общинные традиции, звенели песни, танцевались задорные танцы. Именно этим красивым людям выпало испытание: в одночасье лишиться всего нажитого, крыши над головой, родных могил. А пессимистичные медики и журналисты заранее лишили их надежды на завтрашний день. Переселенцы знали, что бульдозеры закопали в землю их дома, коровушек, овец, домашнюю птицу. Переселенцам запретили забрать собак и кошек. Они, переодетые во всё новое, не своё, казённое, с зашитыми фабричной строчкой карманами, с детьми и паспортом, зажатым в ладони, уехали в чужое людское окружение, в казённые стены, где об их дочерях живо принялись сеять скабрезности: будто бы девушки оголтело заводят неразборчивые сексуальные связи, пытаясь отогнать тень нависшей над ними скорой неизбежной смерти. Всем пророчили рождение хвостатых и саблезубых младенцев, предлагали беременным делать аборты…
В первых числах июня мой путь лежал из Речицы в Витебск. Автобус остановили на подъезде к Гомелю. По салону прошли военные с незнакомым прибором в руках. Название “дозиметр” мы в начале лета или не знали, или оно было ещё очень непривычным, в то время каждый день приносил новую информацию… Молодого мужчину быстро и решительно выпроводили из автобуса, затем ещё кого-то из пассажиров. Эти люди остались стоять в сторонке и лица у них были растерянные. Их багаж сиротливо лежал поодаль. Контролёры с дозиметром лазали между колёсами автобуса, затем автобус помыли водой из шлангов и нам разрешили продолжить путь.
Процедура повторилась на границе Могилёвской и Витебской областей: снова пикет, проверка вещей и пассажиров дозиметрами (мне уже жутковато, впервые доходит до сознания, что я могу тоже оказаться радиоактивной), снова моют автобус.
Моют весь транспорт, который “оттуда”. Движение, в основном, в попутном направлении. Почти никто не едет по встречной, в сторону Гомельской области. Некоторым машинам после проверки запрещают двигаться дальше. Их оставляют стоять на обочинах.
Истерия в те дни была очень заметна и разделила людей из заражённых районов и население из якобы чистых зон. Последние с трудом скрывали испуг.
В институте профессор стал говорить о большой национальной трагедии. Ему живо показали на меня – девушку из Речицы. Профессор молча, долгим взглядом, полным неприкрытого сострадания, попрощался со мною, без пяти минут покойницей. Моё жизнерадостное подхихикивание, – я совершенно не готова была умереть в угоду ожидаемой статистике, – профессор принял ещё более горестно. На его лице я читала: “Глупое бедное дитя! Ты улыбаешься, а радиация уже выедает тебя изнутри!”
Поразительно, насколько мрачные сценарии раскручиваются у некоторых в голове!
Человека женского пола двадцати лет отроду очень непросто убедить, что он почти мёртв, он всё равно помчится по магазинам искать модные босоножки. Наверное, с того времени я не люблю пессимистов всех мастей и их карканье.

Летом-86 мой город по самые брови зарос могучей растительностью: детей не было, и некому было вытаптывать и ломать её, а взрослые явно не справлялись с этой задачей. Растения вымахали как в джунглях: всё в них укрупнилось, я видела цветки гладиолуса каждый размером с детский чепчик. Заросли даже отмостки фундаментов многоэтажек, буйные травы прильнули к стенам.
На предприятиях приказано было без проволочек отправлять в отпуск всех желающих, и многие работники этим воспользовались и удалились из зоны радиоактивного загрязнения кто на месяц, кто – на два.

Состав жителей Речицы после чернобыльской катастрофы заметно изменился.
Стремительно стало эмигрировать еврейское население, число которого в городках Беларуси со времён царизма было очень высоким. В чернобыльское лето не приехали погостить многочисленные ленинградские отдыхающие: в основном, родственники речицких евреев. Жаль: это были умнющие ребята, студенты или старшеклассники, с ними так здорово было общатся… Ленинградцы считали наш городок курортным, им было по душе тёплое местное лето, золотой песок днепровского пляжа и фрукты-овощи в изобильных садах. Пройдёт ещё лет пять, и евреев в нашем городе практически не останется. С ними уйдёт огромный пласт культуры. Они были учителями, врачами, причём, очень колоритными людьми и высокопрофессиональными честными тружениками.
Со временем город ещё больше обрусеет.
Надо отметить, что первая волна русского населения пришла в 1965 году, с началом эксплуатации речицкого нефтяного месторождения. К нам собирались кадры нефтяников с просторов СССР, они привозили свои семьи, город стал их второй родиной и эти люди сделали очень много для развития города. В начале двадцать первого века самый “русскоговорящий” из белорусских городов, Речица, переживёт ещё одну миграционную волну: сюда вернутся доживать век нефтяники первого поколения, поднимавшие в своё время Сургут и Нижневартовск. Начнут прибывать россияне, которых привлечёт сюда удобное транспортное сообщение, обширные охотничьи угодья и цены на недвижимость.

Об охотничьих угодьях надо сказать особо.
После взрыва на Чернобыльской АЭС посещение лесов вокруг Речицы, да и практически во всей Гомельской области запретили. Не помню, сколько лет длился этот тотальный запрет. Постепенно его сменили ограничения на сбор ягод и грибов. В газетах и по местному телевидению постоянно доводится информация, в каких местах сбор лесных даров не рекомендуется. Человек – странное существо, ко всему привыкает. Я с детства помню частые вылазки в лес за земляникой и грибами. А потом, когда грибы стали опасны для жизни, мы отвыкли от них, грибы ушли из нашего рациона, как и поездки в лес уже не являются частью нашего быта. Отдельные граждане, конечно, вопреки всем запретам, не переставали пастись в лесах. Но употребляли свою добычу сами: легально продать радиоактивные грибы невозможно, на рынке торговлю не допустят без справки санстанции, а санстанция часто обнаруживала совершенно несъедобные партии лесных даров. Полесье за почти тридцатилетний срок успело неплохо отдохнуть от людского присутствия. Неудивительно, что охотничий промысел на зверя и птицу сейчас набирает всё большую популярность, и с каждым годом становится всё больше гостевых усадеб в направлении от Речицы и до места впадения Березины в Днепр. Там, в совершенно первозданных заводях и болотах, ловится рыба, водятся чёрные аисты, бесчисленное множество лягушек (сообщаю на всякий случай, вдруг попадётся читатель француз), там крякают утки, утки и ещё раз утки, живут кабаны и лоси….У нас очень красивые места!

Думаю, стоит сказать, как обстоят дела в настоящее время, и оставила ли свой чёрный след радиация?
Несомненно.
Об этом написаны медицинские статьи, которые легко можно найти в интернете. Но цель этого очерка не нагнетать, а поделиться только и исключительно своими личными наблюдениями. Лично я свидетельствую: состояние костной системы у наших детей отвратительное. Детские переломы на ровном месте – обыденное явление.

Авария на ЧАЭС оставила ещё один след. Она властно подтолкнула население из состояния маргинального невежества в атомный век, заставив задуматься об обратной стороне техногенной цивилизации. Она приучила к мысли, что опасность не всегда осязаема и различима, но она реальна и масштабна; есть проблемы, с которыми народу не справиться в одиночку, а потому надо дружить с соседями и ощущать себя жителями большого дома под названием планета Земля.
Она открыла полесским людям мир и открыла их миру. Поездки детей и учителей по бывшему СССР и за рубеж – часть жизни, опыт космополитического существования целого поколения. О помощи итальянцев, немцев я уже писала в начале очерка ‘Увидеть Германию’.
Мы ещё раз убедились, что решения властей всегда отстают от реальной ситуации, и величина этого отставания свидетельствует о степени бюрократизации и подавлении свободы слова а, значит, в цене по-прежнему совесть, порядочность, сострадание каждого отдельного человека.

Мы живы до сих пор несмотря ни на что. У нас красивые дети. Из этого следует главный вывод: приспособительные возможности человеческого вида высоки. Огромное значение для здоровья нации имеет уровень жизни, общий эмоциональный настрой, здоровые привычки. Вот над этим мы властны и многое можем сделать для себя и наших детей.

Напоследок хочу рассказать о знаменитых людях, имена которых связаны с моим городом.
Речицкая земля подарила Российской империи учёного, дипломата и лингвиста Осипа (Иосифа) ГОШКЕВИЧА.
Город Речица – родина историка Митрофана ДОВНАР-ЗАПОЛЬСКОГО, актёра Ефима КОПЕЛЯНА, художников Исаака КОПЕЛЯНА, Александра ШМИДТА, Александра ИСАЧЁВА, скульптора Эдуарда АГУНОВИЧА.
Здесь родился лётчик-испытатель Михаил САМУСЕВ, прозаик Семён ГЛУХОВСКИЙ, музыкант Вячеслав ШАРАПОВ.
Коренные речичане спортсмены с мировым именем Сергей СМАЛЬ и Анжела АТРОЩЕНКО, Василий КИРИЕНКО и Родион АБРАМОВ и многие, многие другие. Уверена, что пройдёт сотня лет, и дети, рождённые после Чернобыльской катастрофы, пополнят список славных имён. В дне сегодняшнем мы следим за успехами прекрасной молодой саксофонистки и баяниста, целой плеяды молодых спортсменов, и возлагаем надежды на юного математика.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ГОШКЕВИЧ Иосиф (Осип) Антонович (1814 – 1875) – дипломат, ученый-востоковед, путешественник, первый консул Российской Империи в Японии и автор первого в мире японско-русского словаря. Именем Гошкевича названы описанные им виды насекомых и залив в Северной Корее (Чосанман). 200-летие со дня рождения И.Гошкевича включено в календарь памятных дат ЮНЕСКО на 2014-2015 гг.

ДОВНАР-ЗАПОЛЬСКИЙ Митрофан Викторович (1867-1934) – белорусский историк, этнограф, фольклорист, экономист, основоположник белорусской национальной историографии[9]. Доктор исторических наук (1905), профессор (1902).

КОПЕЛЯН Ефим Захарович (1912-1975) – актёр театра и кино, народный артист СССР (1973)

КОПЕЛЯН Исаак Захарович(1909-2001) – художник, график и книжный иллюстратор.

ШМИДТ Александр Владимирович (1911 – 1987) – живописец, педагог.

САМУСЕВ Михаи́л Алексе́евич(1913-1976) – заслуженный лётчик-испытатель СССР, полковник.

ГЛУХОВСКИЙ Самуил Давыдович (1911 – 1996) – лауреат премий Союза писателей СССР и ВЦСПС. Чл. Союза писателей СССР. Участник Великой Отечественной войны. Награждён орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны II степени, медалями.

ИСАЧЁВ Александр Анатольевич (1955-1987) – белорусский художник, график

ШАРАПОВ Вячеслав Вячеславович (г.р. 1959) – художественный руководитель Белорусского Государственного Ансамбля “Песняры”, музыкант, композитор.

СМАЛЬ Сергей Николаевич (г.р. 1968),- советский и белорусский борец вольного стиля, серебряный призёр олимпийских игр, чемпион мира и призёр чемпионата мира, обладатель Кубка мира, неоднократный призёр чемпионатов Европы, чемпион СССР, чемпион СНГ. Заслуженный мастер спорта СССР.

АТРОЩЕНКО Анжела Петровна (1970 г.р.) – мастер спорта международного класса по легкой атлетике (7-ми борье). Участница Олимпийских Игр 1992,1996,2004гг., финалистка чемпионата Мира 2001г., неоднократная чемпионка Республики Беларусь.

КИРИЕНКО Василий Васильевич (г.р. 1981) – профессиональный шоссейный велогонщик, выступающий за команду Sky Procycling. Заслуженный мастер спорта Республики Беларусь. Впервые в истории белорусского спорта выиграл этап велогонки “Вуэльта”.

АБРАМОВ Родион – чемпион Европы по армреслингу. В решающем поединке выиграл у десятикратного чемпиона мира.

Александра Ковалевская